Владимир Гусев. Нужна ли России сильная служба безопасности?

Глава 15. Политика, политика, политика…
(Санкт-Петербург. Декабрь 1991 г.)

Обстановка конца 1991 года запомнилась Сер­гею навсегда. Он никогда не строил иллюзий насчет того, что называющие себя сегодня демократами новые, а для чекистов в основном старые, хорошо знакомые по своему диссидентству, лидеры приложат все усилия, чтобы раз­витие событий в стране шло по пути Восточной Европы, что со службами безопасности в конце-концов разделаются так же, как и там, то есть, по существу, лишат гражданских прав, запретят работать на государственной службе в лучшем случае на пять лет.

Появление подобных законов в Литве, где «демократизация» происходила чуть-чуть раньше, чем в России, точно по­казывало Сергею возможный вариант развития событий, если здра­вый смысл и разум не победят. Но он не писал рапорт, чтобы уйти, и не по наивности, а потому, что при похожем раскладе сил уходить, по его убеждению, было нельзя. Сергей не сомневался (и имел даже неплохие предложения), что сможет трудиться в каком-нибудь сов­местном предприятии или частном сыскном бюро, или в солидной фирме, или даже в мэрии, но уйти сегодня считал для себя рав­носильным предательству.

Он все еще надеялся, более того, хорошо знал, что может еще принести пользу своему городу, сво­ему народу. Служба, несмотря на кризис, все еще рабо­тоспособна, и нужно было минимум времени, чтобы быстро восстано­вить ее боевитость. Поэтому он не уходил, нес свой крест до конца. Думали ли так же его друзья? Возможно. Последнее время на эту тему не принято было говорить открыто...

С огромной душевной болью наблюдал Сергей вакханалию но­вой власти, творившей правовой беспредел, оправдывая его поли­тической целесообразностью и нисколько не смущаясь тем, что всего полгода назад в этом же самом грехе винили публич­но большевиков и коммунистов. Снова, как и раньше, слова расходи­лись с реальными делами. Латышам отдали бывшего сотрудника Рижского ОМОНа Парфенова, вся вина ко­торого состояла в том, что он до конца был верен присяге и Конституции СССР.

Узбекистан получил коррупционера Усманходжаева. Парфенов сел в тюрьму, Усманходжаев - вышел на свободу. Вся страна знала эти имена, они давно стали нарицательными. Оба они представляли уходящий Советский Союз, но в обоих случаях с законом никто не счи­тался, ибо разве можно считать законными жалкие попытки поли­тиканов от права подтасовать давно устаревшие рамки Уголовного кодекса под все эти, творившиеся именем народа, чудеса беззакония и несправедливости?

Свершалась трагедия, распадалось великое государство, строившееся веками, но новоявленные дикторы радио и телевиде­ния пытались представить творившееся благодеянием. С упоением, обгоняя друг друга и кичась своей мнимой независимостью, они спешили, сна­чала предрекали (так и хочется сказать - накаркали) развал Союза, а потом, с тем же восторгом, вещали, как этот развал происходит. Не скупились при этом на звонкие эпитеты: тотали­тарное государство, империя, тюрьма народов, коммунистический террор. И неужели никто из молодых политиков и журналистов не задумывался над тем, что речь идет об их собственной колыбели, что Союз - страна их отцов и дедов, и злорадство здесь по меньшей мере неуместно?

Сергей на всю жизнь запомнит, как плакал его отец, когда узнал о переименовании Ленинграда. Старик рыдал от собственного бессилия , от того, что его так откровенно обманули. Он, не ра­зобравшись, зачеркнул собственной рукой хитрую формулировку бюллетеня ( умные, видно, людишки составляли, да и расчет верный
- в Ленинграде пенсионеров более 1,5 миллионов и все они прого­лосуют - по такому-то вопросу!). Дед тоже проголосовал за Санкт-Петербург и понял это, когда уже ничего поправить было нельзя.

До этого Сергей видел слезы у отца на глазах только один раз. Как-то уже в годы перестройки, он был в гостях у родите­лей и дед, выпив рюмочку, вдруг начал рассказывать о своих блокадных днях. Мальчишкой он пережил самую суровую зиму 1941-42 годов. На память о тех днях у него бережно хранился, как семейная реликвия, блокадный паспорт, выданный в марте 1942 года, когда ему исполнилось 16 лет. Отец вспоминал, как их, уже летом, вывозили по Ладоге. Мальчишка, хоть и с паспортом, он уже работал на заводе, обтачивал корпуса мин.