Полковник юстиции в отставке В.Н. Рябчук:
Составитель попросил меня более подробно рассказать о двух уголовных делах, которые я вкратце упоминал в своем очерке «Полвека на службе безопасности страны», опубликованном в сборнике «Следствие продолжается… Воспоминания сотрудников следственного подразделения» в 2007 году. Оба дела расследовались в 1980 году, в год проведения в нашей стране летних Олимпийских игр. Несмотря на существенные отличия в фабуле, дела имели между собой и много общего. Так, привлеченные по ним к уголовной ответственности Овэс и Иванов имели допуск к сведениям, составляющим государственную тайну. Оба они умышленно нарушали правила, предусмотренные режимом обеспечения государственной тайны. Оба они оказались вовлеченными в шпионскую деятельность: Овэс сам встал на путь шпионажа, Иванов принял в этой деятельности, так сказать, опосредованное участие, так как напрямую шпионажем занимался его знакомый, которого Иванов снабжал совершенно секретной информацией.
1
Уголовное дело по обвинению Овэса возникло при следующих обстоятельствах. В приемную Управления КГБ по Ленинградской области обратился заявитель. Вызванному дежурным офицером для беседы с ним майору из контрразведывательного подразделения заявитель (наш соотечественник) сообщил, что является шофером Управления по обслуживанию иностранных представительств в нашем городе. В этот день он, как обычно, явился на работу в Генеральное консульство США. В консульстве ему поручили съездить в билетную кассу для иностранцев, располагавшуюся в то время в гостинице «Октябрьская». Заявитель сел в закрепленный за ним автомобиль «шевроле» и отправился на Лиговский проспект. Когда он по пути притормозил у светофора на проспекте Чернышевского, почти впритык к нему остановился автомобиль «Москвич» красного цвета. Как припомнилось заявителю, возле гостиницы «Октябрьская» рядом с ним припарковался как будто бы тот же самый красный «Москвич». Выполнив поручение в билетной кассе, заявитель возвратился к своей автомашине. Как только он захлопнул дверцу, в открытое окно кто-то протянул и опустил ему в руки папку, коротко пояснив: «Лично господину консулу!» Рассмотреть этого человека заявитель не успел, а когда он вышел из машины, никого рядом уже не было, но от подъезда гостиницы отъезжал красный «Москвич».
Поскольку поведение незнакомца показалось ему подозрительным, заявитель решил обратиться в КГБ. Он передал майору адресованное Генеральному консулу США письмо и папку с документами, которые ему вручил неизвестный. Поблагодарив заявителя, майор оформил необходимые документы и отпустил посетителя.
Вернувшись в свой кабинет, контрразвечик ознакомился с полученными от заявителя материалами. В аккуратно заклеенном конверте находилась рукопись на трех страницах, которая начиналась словами: «Глубокоуважаемый господин консул!» Автор уведомлял адресата, что его зовут Овэс Соломон Абрамович, сообщал свой адрес, номер телефона и место работы, а также пароль, по которому с ним можно связаться по телефону: «Это по поводу настройки рояля».
В письме выражалось восхищение Соединенными Штатами Америки. – «Мы, евреи, - писал автор, - в неоплатном долгу перед США – великой страной, доброжелательной для всех честных людей». В то же время он высказывал свое резко отрицательное отношение к «тоталитарному режиму», существующему в стране, в которой ему приходится жить.
Автор предлагал американцам свое сотрудничество, обещая передать им важные секретные материалы, которые должны заинтересовать военное ведомство США, так как они касаются научных разработок новых видов средств связи. Копии секретных документов он снимает, «рискуя жизнью». О значимости информации, к которой он имеет доступ, консул может судить по документам, находящимся в папке, переданной вместе с письмом. В обмен за эти и другие материалы, которые он может передать впоследствии, автор просил выполнить его «маленькую просьбу», которая вряд ли обременит великое государство – США. У него есть сын Леня, необыкновенно талантливый математик, который через год заканчивает университет. Уверяя консула, что сын, как еврей, не сможет сделать хорошую карьеру в нашей стране, автор просил помочь Лене перебраться в благословенную страну США. Для этого он рекомендовал подобрать сыну невесту-американку. Конечно, хорошо бы найти достойную кандидатку, так как его сын «красавец с замечательным характером», однако, в конце концов, для получения выездной виды сгодится любая. Он надеется, что его сыну в США помогут стать на ноги, подбросят ему для начала совсем немного – хотя бы на покупку дома. Что касается его самого, то он тоже мечтает пожить остаток своих дней рядом с сыном в той же благословенной стране, «желательно в Калифорнии (климат)». Эти намерения он думает осуществить позднее, после выхода на пенсию. «Не смея обременять власти США» его собственным благоустройством, автор просил «только» обменять ему 50 000 советских рублей, которые он выручит от продажи имущества (дачи, автомобиля и прочего), на такую же сумму в долларах США.
«Вот сколько страданий приходится переносить еврею в этой жуткой стране! – заканчивалось письмо. – Надеюсь, вы поймете меня, господин консул. С глубоким уважением».
В синей папке, врученной заявителем вместе с письмом, находились чертежи, отчеты и другие документы, относящиеся к разработке новых средств связи. Проверка через штаб Ленинградского военного округа показала, что материалы, находившиеся в папке, содержат государственную и военную тайну.
Контрразведчики установили, что Овэс Соломон Абрамович действительно проживает по указанному в письме адресу. В квартире установлен телефон, номер которого упоминался в письме. По тому же адресу проживает сын Овэса – студент университета. Овэс работает инженером в учреждении, занимающемся разработкой тех самых средств связи, о которых говорилось в письме и в папке с документами, имеет допуск к сведениям, составляющим государственную тайну. Является владельцем автомашины «Москвич» красного цвета.
На этом этапе все собранные материалы были переданы из контрразведывательного подразделения в Следственный отдел УКГБ для решения вопроса о возбуждении в отношении Овэса уголовного дела.
Мы оценили представленные материалы, в том числе с точки зрения квалификации действий Овэса. В то время пункт «а» статьи 64 УК РСФСР предусматривал уголовную ответственность за измену Родине в семи различных формах, в том числе в форме шпионажа, который мог принимать два вида. Закон определял шпионаж «первого вида» как передачу, а равно собирание или похищение сведений, составляющих государственную или военную тайну, с целью их передачи иностранному государству, иностранной организации или их агентуре. Поскольку Овэс, как было видно из полученных материалов, собирал и похищал такого рода сведения в указанных целях, в его действиях усматривались признаки оконченной измены Родине в форме шпионажа «первого вида» (пункт «а» статьи 64 УК РСФСР). Надзор за такими делами должна была осуществлять военная прокуратура Ленинградского военного округа. Дело подлежало рассмотрению в военном трибунале округа.
Расследование было поручено старшему следователю по особо важным делам Анатолию Ивановичу Волошенюку. Он, конечно, мог бы рассказать о деле гораздо более подробно, однако, Анатолий Иванович почему-то уклоняется от того, чтобы поделиться своими воспоминаниями.
Был составлен план расследования, в разработке которого и я принимал самое активное участие. Было, в частности, принято решение произвести следственный эксперимент, связавшись с Овэсом по телефону с использованием пароля, который он предложил в своем письме, и пригласить его на встречу как бы с представителем Генерального консульства США, а в случае его явки на эту встречу – задержать. Мы с начальником Следственного отдела В.И. Третьяковым проехали по городу, выбирая подходящее место для такой встречи. Остановились на набережной Крюкова канала у колокольни Никольского собора.
Обсуждали и тактику будущих допросов Овэса. Я предложил в целях создания у будущего обвиняемого представления, что материалы он передал американцу и что они оказались в консульстве, предъявлять ему на допросах не подлинники материалов, а их ксерокопии. Этот прием оправдал себя: Овэс до самого ознакомления с материалами дела считал, что документы побывали в Генеральном консульстве США. Это исключало для него возможность преуменьшать общественную опасность совершенного им преступления.
Запланированный следственный эксперимент провели в кабинете А.И. Волошенюка: пригласили двух понятых, оперативного работника, занимавшегося проверкой материалов, подготовили магнитофон. Следственный эксперимент проводил Анатолий Иванович. Я тоже присутствовал при этом. Договорись, что оперативный работник позвонит Овэсу по телефону, указанному в письме, причем не будет выдавать себя за представителя Генерального консульства, то есть никак не будет представляться. Решили, что он будет говорить без имитации какого-либо иностранного акцента, чтобы исключить в дальнейшем обвинений в обмане, провокации и т.д.
Оперативный работник набрал номер телефона. Ответили почти сразу же. При этом произошел примерно такой разговор:
- Я слушаю.
- Можно Соломона Абрамовича?
- А по какому вопросу? Кто его спрашивает?
- Это по поводу настройки рояля.
- Так я вас слушаю!
- Соломон Абрамович, мы получили ваше письмо. Надо встретиться.
- Конечно! Я жду вашего звонка.
Встреча была назначена в тот же день, у колокольни Никольского собора.
Овэс был взволнован и несколько бестолков. Ему пришлось объяснить, что на колокольню собора подниматься не надо, достаточно приехать на Крюков канал и подойти к колокольне. Овэс подробно описал свой внешний вид: склонен к полноте, рыжий, но уже наполовину седой, явится на встречу в серых брюках и белой майке-сетке.
Весь разговор был зафиксирован с помощью аудиозаписи. Анатолий Иванович составил протокол, понятые и оперативный работник подписали его.
На задержание Овэса к колокольне Никольского собора направили, если не ошибаюсь, Л.А. Баланева и Н.Н. Автуха. Оба были в гражданской одежде.
Овэс явился на место за четверть часа до назначенного времени. Увидев приближающихся к нему сотрудников Следственного отдела, он пошел к ним навстречу.
- Соломон Абрамович? – спросили сотрудники.
- Да, очень приятно, - ответил Овэс, протягивая руку: судя по всему, он решил, что на встречу явились представители консульства.
От рукопожатия сотрудники воздержались, но предъявили удостоверение:
- Вам придется проехать с нами.
- Извините, не могу, у меня встреча.
- Не беспокойтесь. Встречи не будет.
Овэс на автомашине был доставлен в здание на Литейном. Начались допросы. В его допросах я, как мне помнится, не участвовал, однако постоянно обсуждал с Анатолием Ивановичем ход следствия и дальнейшую тактику его ведения.
Виновным себя в измене Родине в форме шпионажа Овэс признал.
Ему была предъявлена ксерокопия его письма генеральному консулу США.
- Это мое письмо, - без колебаний подтвердил обвиняемый.
Сразу же он признал и материалы из синей папки, показанные ему в ксерокопиях.
- Их я тоже передал вместе с письмом, - пояснил он.
Его объяснения о вручении письма и папки с секретными документами полностью совпали с показаниями шофера, которого он принял за американца. Овэс пояснил, что он подъехал к зданию американского Генконсульства на улице Петра Лаврова (ныне Фурштадская) и ожидал, когда от консульства отъедет автомашина с дипломатическим номером. Когда это произошло, он последовал за ней до гостиницы «Октябрьская». Дождавшись возвращения водителя, он вручил ему письмо консулу и папку с документами.
Даже и сейчас Овэс не догадывался о своем просчете. Подробно рассказав о происшедшем, он не удержался от вопроса:
- А как же все это к вам попало?
- Вы что, жалеете об этом? – осведомился следователь.
- Что вы! Я рад, что материалы попали в верные руки!
При обыске на квартире Овэса было обнаружено другое письмо консулу, написанное, судя по всему, ранее послания, переданного у гостиницы «Октябрьская», а также солидная пачка секретных документов, похищенных Овэсом, как выяснилось, по месту службы.
А.И. Волошенюк продолжал допросы обвиняемого.
На вопрос, была ли встреча у гостиницы «Октябрьская» его первым контактом с представителями американского консульства, обвиняемый заявил, что никакого контакта у него с американцами по существу не было: он увидел этого человека впервые в жизни. Передал ему письмо, папку и сразу же уехал.
- А до этого были встречи с американцами?
Обвиняемый клялся, что эпизод у «Октябрьской» был единственным и что он проклинает тот час, когда он оказался на своем «Москвиче» у американского представительства.
Но следователь этим не был удовлетворен. Он предъявил Овэсу адресованное в консульство письмо, которое нашли при обыске на его квартире.
- Это только черновик! – пытался уйти от вопроса обвиняемый.
- Отправили ли вы это письмо? – настаивал следователь.
Уклоняясь от прямого ответа, Овэс твердил, что встречи не было, затем выдавил из себя, что никто на встречу не пришел. Наконец, он рассказал, что примерно за полгода до случая у «Октябрьской» он написал консулу письмо, в котором просил о встрече и предлагал свои услуги по передаче секретной информации. Встретиться он предлагал возле бывшей синагоги на еврейском кладбище, причем представитель консульства должен был спросить: - «Где усыпальница Полякова?» На это Овэс обещал ответить: - «Она разрушена в годы войны».
Для вручения письма он проходил на улицу Петра Лаврова, некоторое время прохаживался около консульства, но удобного случая для личной передачи послания сотрудникам представительства ему не представилось. Тогда он опустил письмо в открытое окно автомобиля «Фольксваген» с дипломатическим номером, который стоял возле консульства.
В назначенное время Овэс явился на еврейское кладбище, однако никто к нему не подошел.
Решив, что письмо могло затеряться или вызвать подозрение у сотрудников консульства, он решил попытаться лично передать послание, что и произошло у гостиницы «Октябрьская».
Однако расследованием было установлено, что и письмо, брошенное в салон «фольксвагена», не было первой попыткой Овэса установить преступную связь с американскими спецслужбами. Выяснилось, что у Овэса был дальний родственник, которого иногда приглашали в консульство Франции для настройки рояля. Овэс обратился к нему с просьбой через французское консульство установить связь с консульством американским. Свою просьбу он мотивировал тем, что его сын Леня тяжко болен, причем необходимое лекарство имеется только в США. Родственник устанавливать контакт с американцами отказался, предложив свою помощь достать лекарство через знакомых французов. Но такой вариант Овэсу не подходил, так что пришлось ему действовать самому.
По поводу обнаруженных у обвиняемого на квартире секретных материалов у него со следователем произошел примерно такой разговор:
- Для чего вы хранили эти материалы у себя дома?
- Не мог же я американцам отдать все сразу!
- Что же, вы боялись, что они могут обмануть?
- Конечно! Разве им можно верить? С чем бы я остался?
Интересовался следователь у Овэса и вопросом о том, почему в письме к консулу он без всяких оснований утверждал о наличии «дискриминации», «преследованиях», которым он якобы подвергался.
Овэс даже удивился:
- Так вы что, не понимаете? Это же политика! Что я им мог написать другое?
О моральном, точнее, аморальном уровне Овэса свидетельствовали следующие обстоятельства.
Когда в семье Овэса стали обсуждаться вопросы о предстоящем выезде за границу, муж его старшей дочери энтузиазма в этом не проявил. Переубедить его не удалось. Овэс решил действовать с другого конца. Он изготовил анонимное письмо в адрес руководства учреждения, где работал зять. В нем «честный патриот» (так была подписана анонимка) сигнализировал, что у них работает еврей, который собирается уезжать в Израиль.
На анонимку руководство учреждения никак не реагировало.
Тогда тесть отправил новое анонимное письмо в то же учреждение. В нем он называл зятя «сионистом» и задавал риторический вопрос: как вы можете держать такого в идеологическом учреждении? На этот раз руководство прореагировало: зятя вызвали, показали пасквиль и поинтересовались, не знает ли он, кто мог такое написать. На этом все и кончилось.
Завершив расследование, Анатолий Иванович составил обвинительное заключение.
Дело поступило в Военный трибунал Ленинградского военного округа. Рассмотрев дело, трибунал приговорил Овэса к длительному сроку лишения свободы.
2
Со шпионажем было связано и уголовное дело по обвинению Иванова Евгения по статье 75 УК РСФСР, то есть в разглашении государственной тайны.
Это преступление было совершено Ивановым в обстановке получившего широкое распространение в нашей стране в конце 70-х – начале 80 годов прошлого века различного рода коллекционирования. Что только эти коллекционеры ни собирали! И марки, и монеты, и медали, и ордена, и этикетки от спичечных коробков, и фарфоровые статуэтки, и многие другие экспонаты.
Конечно, абсолютное большинство этих филателистов, филуменистов, нумизматов и прочих собирателей были в целом безобидными и законопослушными. Однако, попадались и такие, с позволения сказать, «коллекционеры», которые выбрали предметом собирания материалы, относящиеся к области обороны страны. Они «коллекционировали» чертежи, фотографии, документы, макеты и другую информацию о Военно-Морском Флоте, Военно-Воздушных Силах, об артиллерии, ракетах, танках и т.п. Эти материалы они не только собирали, но и обменивались ими с другими «коллекционерами», в том числе и зарубежными. Такая деятельность представляла угрозу для безопасности государства, так как «коллекционеры» не ограничивались интересом к открытым материалам, но активно собирали информацию, составляющую государственную и военную тайну, и обменивались ею. В обмене такими материалами участвовали и иностранцы.
При этом подобные «коллекционеры» пользовались пробелами в отечественном законодательстве, в котором отсутствовали нормы уголовного и административного права, запрещающие несанкционированное получение сведений, составляющих государственную и военную тайну, а также распространение таких сведений лицами, завладевшими этой информацией при обстоятельствах, не связанных со службой или работой.
Между тем, во многих зарубежных странах установлена уголовная ответственность за подобные деяния. Например, в связи с этим самым делом Иванова я выезжал в служебную командировку в Прагу, о которой я подробнее расскажу несколько позже. Коллеги ознакомили меня там с Уголовным кодексом ЧССР, который содержал § 106 под заголовком «Поставление государственной тайны под угрозу».
Этот параграф гласил:
«(1) Кто выведывает государственную тайну с целью выдать ее постороннему лицу,
кто с такой целью собирает сведения, содержащие государственную тайну, или
кто государственную тайну постороннему лицу умышленно выдает, наказывается лишением свободы от шести месяцев до трех лет.
(2) Лишением свободы на срок от одного года до пяти лет наказывается виновный, если
а) деяния, указанные в абз. 1, касаются особо важной государственной тайны,
б) такое деяние совершает во время боевой готовности государства, или
в) постороннему лицу умышленно выдает государственную тайну, вопреки прямо возложенной на него обязанности по обеспечению ее сохранности».
Таким образом, субъектом распространения государственной тайны признавалось любое лицо, а не только тот, кому тайна бала доверена или стала известна по службе или работе. Кроме того, устанавливалась ответственность за выведывание государственной тайны с целью ее сообщения не только иностранному государству, зарубежной организации или их представителям, но любому постороннему лицу.
К сожалению, этот пробел в российском законодательстве не преодолен и до сих пор, несмотря на многочисленные публикации, в том числе и мои, с предложениями о внесении соответствующих дополнений УК РФ. Осенью 2008 года я участвовал в парламентских слушаниях в Государственной Думе, где вновь отстаивал необходимость дополнить УК РФ статьей 283.1 об ответственности за незаконное собирание сведений, составляющих государственную тайну. Меня выслушали со вниманием, пониманием и сочувствием, обещали в ближайшее время принять соответствующие дополнения к Уголовному кодексу, однако, как говорится, воз и ныне там.
Органы безопасности, конечно, не оставались равнодушными к деятельности «коллекционеров», оперирующих с секретной информацией. В отношении многих из них были осуществлены профилактические мероприятия. Изымались материалы, содержащие государственную или военную тайну. А в отношении тех из «коллекционеров», кто являлся субъектом преступления, предусмотренного статьей 75 УК РФ, то есть кто разглашал сведения, составляющие государственную тайну, которые были им доверены или стали известны по службе или по работе, возбуждались уголовные дела. Несколько таких дел было рассмотрено судами в разных регионах нашей страны. Одним из них и было уголовное дело по обвинению Иванова.
Следует отметить, что эффективность уголовно-правовой борьбы с посягательствами на секретную информацию в значительной степени препятствовали несовершенство и противоречивость действовавшего в то время законодательства, что сказалось при расследовании и рассмотрении в суде и дела Иванова.
Так, в УК РСФСР различались, по существу, три вида тайны: государственная тайна, государственная тайна военного характера и военная тайна. Первым двум видам тайны присваивались грифы «особой важности» и «совершенно секретно», а военной тайне – гриф «секретно. Установлена была и различная квалификация в зависимости от вида секретных сведений при совершении различных преступлений.
Например, если секретная информация передавалась (выдавалась) иностранному государству, зарубежной организации или их агентуре либо собиралась или похищалась для передачи этим «адресатам», виновный подлежал уголовной ответственности по пункту «а» статьи 64 УК РСФСР за измену Родине в форме шпионажа или выдачи государственной или военной тайны. При этом не имело значения, к какой из трех видов секретной информации относились эти сведения, а также и тот факт, являлся ли виновный военнослужащим или гражданским лицом.
Совершенно другая ситуация складывалась в случае, если виновный разглашал секретные сведения не адресатам, указанным в пункте «а» статьи 64 УК РСФСР, а другим лицам. Когда гражданское лицо разглашало секретные сведения первого или второго вида, имеющие грифы «особой важности» или «совершенно секретно», то оно подлежало уголовной ответственности по статье 75 УК РСФСР. По этой же статье было установлено наказание и для военнослужащих, которые разглашали государственную тайну невоенного характера.
Кроме того, для военнослужащих была установлена специальная уголовная ответственность за разглашение государственной тайны военного характера с грифами «особой важности» и «совершенно секретно», а также военной тайны (с грифом «секретно»). Эти деяния предусматривались статьей 259 УК РСФСР.
Гражданские лица ответственности за разглашение военной тайны (с грифом «секретно») не несли.
В настоящее время, после принятия Закона РФ «О государственной тайне» и УК РФ эти несообразности в значительной степени устранены.
Перейдем, однако, непосредственно к делу по обвинению Иванова. Работал он по вольному найму в одном из научно-исследовательских учреждений Военно-Морского Флота, где имел возможность получать сведения о кораблях ВМФ, в том числе содержащие государственную и военную тайну. Этими сведениями он щедро делился со своими знакомыми, среди которых был иностранец, чех по национальности, который довольно часто приезжал в Ленинград. В некоторых публикациях этого иностранца именовали Рене Егером. По традиции так и я буду его называть, хотя у него и была другая фамилия.
У Иванова были два увлечения. Во-первых, он коллекционировал сведения о кораблях ВМФ, для чего собрал огромное количество их фотографий. При этом он и сам вполне профессионально фотографировал корабли, для чего неоднократно выезжал в Севастополь, и обменивался фотоснимками с другими «любителями» военно-морской тематики. В его коллекции были фотоснимки и негативы новейших крейсеров, десантных судов, бронекатеров, тральщиков, подводных лодок и т.д. Во-вторых, он собирал макеты в масштабах 1:35 и 1:72 единиц бронетанковой техники нацистской Германии времен Второй мировой войны. При этом, как выяснилось при расследовании, оба увлечения у него переплетались, так как макеты, выпускаемые зарубежными фирмами, он получал в обмен на фотографии и другие сведения о советском Военно-Морском Флоте.
Имелись сведения, что большое количество сделанных им фотоснимков новейших советских военных кораблей Иванов отправлял по почте знакомым «коллекционерам». Письма и бандероли от Иванова шли в Москву, Куйбышев (ныне Самара), Кронштадт, Конаково, Севастополь, Керчь, Херсон, Алма-Ату (ныне Алматы). В городе Конаково жил некий Борис Лемачко, который пересылал полученные у Иванова материалы за рубеж. Лемачко впоследствии был профилактирован, так как по действовавшему в то время законодательству его действия не содержали состава преступления. Когда же Иванов познакомился с Егером, то материалы за границу стал направлять через него.
Было установлено, что немало фотографий военных кораблей, сделанных Ивановым, были опубликованы в английском военно-морском справочнике «Джейнс файтинг шипс». Это роскошное издание стоимостью 23 фунта стерлингов, с цветными и черно-белыми иллюстрациями. Шефом-редактором справочника в то время являлся капитан первого ранга Джон Е. Мур, в недавнем прошлом заместитель начальника военно-морской разведки Великобритании. По полученному нами заключению специалистов, исходящие от Иванова фотоснимки военных кораблей публикации в открытой печати и вывозу за границу не подлежали.
Получена была также информация, что Иванов располагает документом, изложенным в виде таблицы, в котором приводятся данные на крупные корабли ВМФ с указанием их названий, бортовых номеров, флотов их приписки и некоторых тактико-технических данных. С ним Иванов ознакомил некоторых своих знакомых.
Сотрудники контрразведывательного подразделения УКГБ сумели заполучить фотокопию этого документа. Через Генеральный штаб Вооруженных Сил СССР проверили степень секретности сведений, содержащихся в нем. Генеральный Штаб вынес заключение: эти сведения составляют государственную тайну.
Стало известно, что примерно в это время Иванов выехал в Севастополь, взяв с собой фотокопию документа, о котором идет речь. По полученным сведениям, эту фотокопию Иванов передал своему знакомому по Севастополю, мичману Черноморского флота, тоже «коллекционеру». Принятыми мерами фотокопия у мичмана была изъята, а у него получено объяснение об обстоятельствах ее вручения ему Ивановым. Штаб Черноморского флота дал заключение, что в документе содержатся сведения, составляющие государственную тайну.
Все собранные в Севастополе материалы Особым отделом Черноморского флота были направлены в УКГБ по Ленинградской области. Здесь степень секретности сведений, содержащихся в документе, еще раз была проверена в штабе Ленинградской военно-морской базы. Заключение было то же самое: сведения составляют государственную тайну.
Поскольку действия Иванова создавали серьезную угрозу для безопасности страны, было решено возбудить в отношении него уголовное дело по признакам статьи 75 УК РФ. Иванов к этому времени уже возвратился из Севастополя.
Я возбудил уголовное дело и принял его к своему производству.
В связи с предстоящим большим объемом следственной работы (предстояло провести обыски у Иванова, у его многочисленных связей, изъять, осмотреть и оценить материалы, относящиеся к сфере обороны страны) была сформирована бригада следователей. К участию в осмотрах были привлечены специалисты в области военного дела, главным образом, офицеры ВМФ.
Поскольку имелись данные, что Иванов может помешать расследованию, я принял решение об его аресте. При этом я полагал, что имеются достаточные основания для предъявления ему обвинения по статье 75 УК РСФСР в связи с передачей им мичману фотокопии документа, о котором я уже упоминал. На тот период я не сомневался, что в документе содержится государственная тайна, так как по этому поводу однозначно высказались три военных штаба.
При обыске на квартире Иванова была изъята масса фотографий и других материалов, относящихся к военно-морскому флоту, в том числе и тот документ, фотокопию которого он передал мичману в Севастополе. Обнаружены были и многочисленные модели нацисткой бронетанковой техники, выпущенные иностранными фирмами.
Я довольно быстро установил психологический контакт с Ивановым. Виновным он себя признал и достаточно охотно давал показания о своей «коллекционной» деятельности. Ход допросов я фиксировал с помощью аудиозаписи, что впоследствии помогло чешским коллегам при расследовании дела по обвинению Егера, который был ими привлечен к уголовной ответственности за шпионаж.
Поскольку все три заключения о степени секретности документа с перечислением военных кораблей были получены до возбуждения уголовного дела, использоваться в качестве судебных доказательств они не могли. Поэтому необходимо было назначить новую экспертизу по данному вопросу. Я вынес постановление о проведении экспертизы по определению степени секретности сведений, содержавшихся в документе, который распространял Иванов. Экспертиза была поручена специалистам соответствующего управления Генерального штаба Вооруженных Сил СССР. Как уже отмечалось, я был уверен в том, что эти сведения будут признаны составляющими государственную тайну, поэтому назначение данной экспертизы считал в некоторой степени формальностью.
Какой же шок я испытал, когда из Генштаба прибыло заключение экспертизы! Ведь на этот раз эксперты признали, что документ содержит не государственную, а только военную тайну. Получалось, во-первых, что Генштаб противоречил своему предыдущему заключению. Во-вторых, возникал вопрос об обоснованности привлечения Иванова к уголовной ответственности: так как в документе сведений, содержащих государственную тайну, по мнению экспертов, не имелось, действия обвиняемого в части распространения данного документа не содержали признаков преступления, предусмотренного статьей 75 УК РСФСР. Обвинение по статье 259 РСФСР за разглашение военной тайны ему тоже не могло быть предъявлено, так как, не будучи военнослужащим, Иванов не являлся субъектом преступления, предусмотренного этой статьей. Ситуация создалась достаточно неприятная.
Правда, к моменту получения экспертного заключения я провел около десятка допросов свидетелей из числа близких знакомых Иванова. Они мне рассказали, что Иванов им разглашал сведения, относящиеся к тактико-техническим характеристикам новейшего атомного ракетного крейсера, строительство которого как раз завершалось. Тогда крейсер назывался «Киров», а в настоящее время он носит наименование «Петр Великий». Иванову эти данные стали известны по работе, так как он имел некоторое отношение к проектированию крейсера. Свидетели были допрошены самым подробнейшим образом. У них выяснялось, когда, где, при каких обстоятельствах, какие сведения о крейсере и в каком объеме разглашал им Иванов. Как было установлено, все эти разговоры происходили у них с Ивановым наедине, в отсутствие третьих лиц, прием каждому из них обвиняемый сообщал данные о крейсере в разном объеме.
Свидетелям разъяснялось, что они не должны распространять сведений о крейсере, полученные от Иванова. Должен отметить, что при этом было допущено значительное упущение. По-видимому, у каждого из них следовало бы отобрать подписку о неразглашении данных сведений, что в то время сделано не было.
Обвиняемый тоже был подробнейшим образом допрошен о разглашении им сведений о крейсере. Он подтвердил показания свидетелей в этой части, а также пояснил, что все известные ему данные о крейсере он сообщил своему знакомому чеху Егеру, когда тот приезжал в Ленинград. По словам обвиняемого, с Егером его познакомил Геннадий Петров, тоже «коллекционер», правда, интересовавшийся, главным образом, авиационной тематикой.
Я вынес постановление о производстве экспертизы по определению степени секретности сведений о крейсере, которые Иванов разгласил допрошенным мною свидетелям. Экспертиза была поручена специалистам соответствующего управления Генштаба. К постановлению я приложил копии протоколов допроса Иванова и свидетелей, в которых приводились факты разглашения обвиняемым интересующих следствие сведений.
Спустя некоторое время экспертное заключение мною было получено. И вновь я испытал шок: в заключении говорилось, что сведения, разглашенные Ивановым десятку свидетелей, в совокупности составляют государственную тайну. Естественно, использовать такое заключение в качестве судебного доказательства было невозможно.
Я назначил дополнительную экспертизу, в которой ставил вопрос: составляют ли государственную тайну сведения, которые обвиняемый разгласил каждому из свидетелей.
Наконец, прибыло заключение, из которого стало ясно, что восьми свидетелям Иванов разгласил сведения, составляющие государственную тайну, а остальным двум сообщил данные меньшего объема, которые содержали военную тайну.
Таким образом, в конечном итоге Иванову было предъявлено обвинение в разглашении государственной тайны восьми нашим соотечественникам.
Поскольку обвиняемый дал показания о передаче им сведений об атомном крейсере чеху Егеру, возникла необходимость его допроса. К тому же уже упоминавшийся Геннадий Петров, будучи допрошен в качестве свидетеля, показал, что однажды случайно увидел военное десантное судно на воздушной подушке. Судно он по памяти нарисовал дома. Хотя сам он этого не видел, но предположил, что из люка судна может выезжать танк, и нарисовал его рядом с судном. Рисунок он послал по почте Егеру, возможно, дополнив его указаниями на размеры судна. Через некоторое время его рисунок был опубликован в журнале «Маринер рундшау», издающемся в ФРГ. При этом под рисунком было указано, что на нем изображено десантное судно на воздушной подушке, имеющее по классификации НАТО наименование «Аист».
Заметим, что, несмотря на строгое предупреждение, Петров не прекратил «обмены» с зарубежными «коллекционерами», и через несколько лет был привлечен к уголовной ответственности за передачу представителям иностранной организации сведений, составляющих служебную тайну, по статье 76.1 УК РСФСР, которая была введена Кодекс Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 30 января 1984 года.
На наш запрос пражские коллеги сообщили, что в данный момент они не имеют возможности допросить Егера, так как он подозревается в шпионаже, в связи с чем решается вопрос об его аресте. Коллеги сообщили нам некоторые сведения в отношении Егера.
Согласно данным органов безопасности ЧССР, Рене Егер являлся инженером института водного хозяйства Чехословакии.
Во время Второй Мировой войны Егер в 1943 год служил писарем в немецкой организации «Технише нотхильфе» в Гамбурге. На 1980 год он являлся членом международного «Нэви рекордс клаб» и постоянным автором журнала «Маринер рундшау», издававшегося в ФРГ. Считался крупным специалистом по российскому и советскому военно-морскому флоту. Неоднократно выезжал по приглашению в Западный Берлин, Мюнхен, Нюрнберг. Поддерживал постоянную связь с западногерманскими специалистами по Военно-Морскому Флоту СССР Брейером и Шульц-Торге, а также с шеф-редактором британского сборника «Джейнс файтинг шипс» капитаном 1 ранга Муром.
Впоследствии, после привлечения Егера к уголовной ответственности, коллеги передали нам копию письма Мура Егеру, в котором, в частности, говорилось:
"Мой дорогой Рене!
Ваши три фотографии благополучно прибыли, но я не мог Вам сразу ответить, так как только что вернулся из США.
К сожалению, мне не удалось пока решить вопрос о снабжении Вашего юного техника необходимыми ему вещами…Я также буду очень рад начать этот обмен, который может быть чрезвычайно полезным и ценным".
Расследованием было установлено, что «юным техником» Мур именовал Иванова. Через Егера он расплатился с Ивановым за поставленные для сборника фотографии: за шесть фотоснимков торпедных и ракетных катеров обвиняемый получил модель танка «Ягдтигер», за фотографические изображения десантных судов на воздушной подушке – модель самоходной установки «Штурм-Гешютц».
Правда, вменять Иванову в вину публикацию в Великобритании фотографий советских военно-морских кораблей не было юридических оснований, так как, по заключению специалистов, эти фотоснимки не раскрывали сведений, составляющих государственную тайну. Поэтому их можно было бы отнести к так называемым «иным сведениям», которые выступали предметом посягательства при совершении шпионажа второго вида. Однако никаких доказательств непосредственного получения Ивановым от иностранной разведки заданий по собиранию и передаче этой информации в процессе расследования получено не было.
Осенью 1980 года чехословацкие коллеги получили данные, что Егер сведения об атомном крейсере, которые ему сообщил Иванов, передал разведке ФРГ. Подтвердились и данные о передаче им в журнал «Маринер рундшау» рисунка десантного судна, полученного от Петрова. Егер был арестован. Коллеги поставили перед КГБ СССР вопрос о командировании в Прагу сотрудника Второго Главного (контрразведывательного) управления и меня для оказания консультативной помощи при расследовании дела по обвинению Егера.
С собой я взял кассеты с аудиозаписью показаний Иванова, а также показания в отношении Егера, полученные во время расследования.
Встретившись с сотрудниками следственного подразделения Корпуса общественной безопасности МВД ЧССР, которые занимались делом Егера, мы обсудили имеющиеся у нас и у чехословацких коллег материалы и наметили направление дальнейшей работы с обвиняемым. Сам я, конечно, в его допросах не участвовал: это было бы нарушением суверенитета ЧССР, - но результаты допросов и последующую тактику мы постоянно обсуждали.
Егер подтвердил, что Иванов разгласил ему сведения относительно атомного крейсера. Впоследствии эти сведения экспертизой были признаны составляющими государственную тайну, и данный эпизод был тоже инкриминирован Иванову.
Пражские коллеги передали мне протоколы допроса Егера, которые я привез с собой.
Возник вопрос о том, как их использовать по делу Иванова. В качестве показаний приобщить их к делу Иванова было нельзя, так как для этого пришлось бы осуществить целый комплекс сложных мероприятий. Требовалось направить из Ленинграда отдельное поручение в Следственный отдел КГБ СССР, оттуда запрос должен был поступить последовательно в Генеральную прокуратуру СССР, затем в МИД СССР, МИД ЧССР, Генеральную прокуратуру ЧССР и, наконец, в МВД ЧССР. Уже после этого материалы должны были проделать обратный путь по той же цепочке. Для этого у меня не было времени, так как срок расследования по делу Иванова истекал. Я решил действовать по-другому. Привезенные материалы я осмотрел с участием переводчика, после чего приобщил их вместе с переводом к делу Иванова в качестве иных документов. В обвинительном заключении я ссылался на них, как на доказательства, подтверждающие виновность Иванова.
Ленинградский городской суд, рассмотрев дело по обвинению Иванова, тоже признал эти материалы в качестве доказательств. Суд признал Иванова виновным в полном объеме предъявленного ему обвинения и приговорил его к лишению свободы.
