Мне было слишком мало лет, чтобы я мог принять участие в Великой Отечественной войне: когда она началась, мне исполнилось 8 лет и 12 - когда она завершилась. Не был я и очевидцем боевых действий, поскольку все время находился довольно далеко от них. Однако кое-что о войне я помню. Помню, в частности, 22 июня 1941 года. Был ясный, солнечный день, когда по радио выступил В.М. Молотов и объявил о нападении на нашу страну гитлеровской Германии.
Довольно быстро ввели нормирование продуктов, карточки. Некоторое время спустя Москву, где я в то время жил, стали усиленно бомбить немецкие самолеты. Детей, и меня в том числе, вызвали в школу и вывезли за город. Куда конкретно вывозили, припомнить не могу, помню только, что везли с Ленинградского вокзала. Значит, скорее всего, на северо-запад. Поместили в какой-то даче, там мы были недолго, и нас вернули в Москву: говорили, что приблизилась линия фронта.
Вскоре после возвращения в Москву родственники отправили меня на восток. Это была не эвакуация: моя тетка работала геологом, и её послали в экспедицию в Саратов. Она взяла с собой своего трехлетнего сына, свою мать и меня. Должны были плыть по каналу Москва-Волга (ныне канал имени Москвы), однако в районе шлюзов наш пароход стали бомбить. Капитан развернулся и направил пароход по реке Оке. Доплыли до Горького (ныне Нижний Новгород), там пересели на пароход, который доставил нас в Саратов.
В Саратове жили около года. Тетка работала в геологической экспедиции, которая как раз и обнаружила саратовский газ. Война между тем приблизилась: Саратов уже начали бомбить. Были жертвы. Летом 1942 года тетку по работе направили в Башкирию, и мы все пароходом доплыли до Уфы, а затем пересели на поезд.
Там я прожил 1942—1943 годы, после чего вернулся в Москву. Из-за переездов за 1941—1943 годы мне пришлось сменить шесть школ, однако ни одного года я не потерял, все время продолжал учиться. В 1944 году в Москве был очевидцем того, как через весь город вели огромную колонну немецких военнопленных. Я смотрел на них на Ленинградском шоссе, недалеко от стадиона «Динамо».
В это время в Москве ощущался большой подъем, все жили надеждой на близкую победу. Каждый день были праздничные салюты, иногда по два-три за вечер. Вместе с другими мальчишками я лазал на крышу, чтобы полюбоваться этими фейерверками.
Насколько мне помнится, перед 1 мая 1945 года в Москве отменили затемнение. Тут уже все ждали, что война окончится со дня на день. В ночь с 8 на 9 мая 1945 года в нашем доме никто не спал: все ждали, как было объявлено по радио, важного правительственного сообщения. И действительно, после 12 ночи Левитан объявил о капитуляции Германии.
9 мая 1945 года было летним и солнечным. Вечером на Красной площади и вокруг нее собралось огромное количество людей. Все радовались, поздравляли друг друга. Звучали орудийные залпы, взлетали ракеты. На аэростатах в лучах прожекторов были подняты красные флаги и портреты Сталина. Я тоже вечером 9 мая был на Красной площади и радовался вместе со всеми.
На парад Победы меня, естественно, никто не приглашал, поэтому я его очевидцем не был.
Однако война меня долго не отпускала. После поступления в органы госбезопасности я с 1958 по 1970 год ежегодно расследовал дела немецких пособников, которые убивали и предавали наших соотечественников. Некоторые из них были приговорены к расстрелу. По материалам этих уголовных дел появились публикации в печати, передачи на телевидении. Часть из них послужила основой для очерков или рассказов, одно дело было использовано для полнометражного документального фильма «Без срока давности».
По следам предателей и убийц
Великая Отечественная война оставила у меня неизгладимое впечатление. Сам в этой войне я, естественно, участия не принимал, так как, когда она окончилась, еще учился в пятом классе.
Однако война меня долго не отпускала. После поступления в органы безопасности я с 1958 по 1970 год, по существу, ежегодно расследовал дела на немецких пособников, которые предавали и убивали наших соотечественников. О некоторых из этих дел я рассказал в своих очерках, опубликованных в первом и втором выпусках сборника «Следствие продолжается...» . Теперь хочу поделиться воспоминаниями еще о двух подобных делах.
Нужно сказать, что многие из дел, которые мне пришлось расследовать или к расследованию которых я был причастен, имели достаточно широкий резонанс. О них писали очерки и статьи, снимали кино- и видеофильмы, некоторые послужили основой для создания рассказов и повестей, отдельные эпизоды таких дел включались в более объемные художественные произведения. Вот и об этих двух делах в сборнике «Контрразведка» (Псков, 1995) были помещены очерки Игоря Панчишина, озаглавленные «Мишка-пленный каратель» и «Под чужой личиной».
Работая над данной статьей, я решил использовать эти очерки, поскольку их автор имел возможность ознакомиться с материалами уголовных дел, что для меня в настоящее время затруднительно. Кроме того, журналист смотрел на события со стороны, а я как-никак лицо в известной мере заинтересованное. С другой стороны, не все в этих очерках отвечает истине. Хоть я далек от мысли упрекать автора в сознательном искажении действительности, но счел для себя вправе высказать некоторые замечания, базируясь при этом на собственной памяти. Если она меня где-нибудь подведет, прошу не судить меня слишком строго. Ведь прошло так много времени. Однако для тех, кому попадет в руки сборник «Контрразведка», все-таки, на мой взгляд, нужно внести определенные уточнения.
Оба дела расследовались мною одно за другим в 1959—1960 годах. Нужно отметить, что тот период отличался определенным своеобразием в части квалификации некоторых преступлений. Дело в том, что 25 декабря 1958 года Верховным Советом СССР был принят закон «Об уголовной ответственности за государственные преступления». В связи с его изданием были отменены статьи 58.1а и 58.1б УК РСФСР 1926 года, по которым ранее квалифицировали действия изменников Родины. С конца 1958 года и до 1 января 1961 года, то есть до вступления в действие УК РСФСР 1960 года, обвинение таким преступникам предъявлялось по статье 1 закона СССР «Об уголовной ответственности за государственные преступления», в которой предусматривалось наказание за измену Родине.
По этой статье привлекались к ответственности и обвиняемые по тем двум делам, о которых идет речь. Кроме того, на расследование и рассмотрение в судах дел данной категории накладывали отпечаток положения Указа Президиума Верховного Совета СССР от 17 сентября 1955 года «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941—1945гг.». Исходя из этого указа, изменникам Родины, помогавшим немецко-фашистским захватчикам, могли вменяться в вину только факты их участия в убийствах и истязаниях советских граждан, а их остальная предательская деятельность была амнистирована. Тогда же, 25 декабря 1958 года, Верховный Совет СССР принял закон СССР «Об основах уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик». Эти «Основы...» упоминали о такой процессуальной фигуре, как подозреваемый, но его статус не определяли.
Оба обвиняемых в период Великой Отечественной войны, изменив Родине, служили у немцев, занимались активной карательной деятельностью. Преступления ими совершались в южных районах Псковской области - Пустошкинском и Новосокольническом, которые до войны входили в состав Калининской области, а в 1944—1957 годах относились к Великолукской области.
По первому уголовному делу к ответственности был привлечен Иванов Михаил Спиридонович, который в 1941 году, будучи военнослужащим, попал в плен к немцам и поступил к ним на службу в карательный отряд, находившийся в подчинении контрразведывательного органа ГФП (Geheimefeldpolizei - Тайная полевая полиция), дислоцированного в городе Пустошка. ГФП была органом военной администрации и к СС отношения не имела.
Имелись данные, что Иванов занимался активной карательной деятельностью. Среди местных жителей он был известен как Мишка-пленный. Одним из эпизодов совершенных им преступлений было убийство двух красноармейцев, оказавшихся в окружении. Об этом случае подробные показания после войны дал один из участников данной карательной операции по фамилии, если не ошибаюсь, Сибиряков. Он рассказал, что руководство ГФП направило трех карателей - Иванова, Воронцова и его, Сибирякова, в деревню Сухобоки Пустошкинского района с заданием арестовать или уничтожить скрывающихся там вооруженных красноармейцев.
3 ноября 1941 года, прибыв в деревню, каратели установили, в каком доме находятся красноармейцы. Сибиряков остался на страже на улице, а Иванов и Воронцов вошли в дом, где сразу же открыли стрельбу, в результате чего убили двух красноармейцев и ранили третьего. При этом был ранен и хозяин дома. К моменту возбуждения уголовного дела из участников этой операции в живых остался только один Иванов, так как Воронцов был убит в 1942 году в бою с партизанами, а Сибиряков умер вскоре после отбытия наказания.
Сибиряков и другие осужденные в послевоенный период изменники Родины, служившие в ГФП в Пустошке, рассказывали об Иванове, что он, по его словам, являлся уроженцем Москвы, представлялся по имени и отчеству как Михаил Сергеевич. Как потом выяснилось, он сообщал сослуживцам о себе неверные сведения. Эти неточности весьма затрудняли его розыск, так что о его местонахождении органам безопасности стало известно только в 1959 году.
К розыску Иванова в 1959 году подключился Василий Кириллович Кириллов, который в том же году был переведен в оперативное подразделение. До этого он длительное время являлся следователем Псковского УКГБ. Я очень уважаю Василия Кирилловича, состоял с ним в дружеских отношениях. Мы с ним вместе расследовали дело по обвинению Юпатова, о котором я рассказал в первом выпуске сборника «Следствие продолжается...».
В феврале 1959 года В.К. Кириллов вместе со мной выезжал в Печорский район Псковской области, где мы в лесу разыскивали бункер, в котором несколько лет скрывался вооруженный винтовкой маузер Яков Эллерве, бывший эсэсовец. Розыском Иванова Кириллов занимался всего несколько месяцев, зато весьма эффективно. Нужно сказать, что он успешно осуществлял розыск и других предателей. Например, через некоторое время Кириллов установил, где и под какой фамилией скрывается каратель Васильев, о деле которого я тоже рассказал в первом выпуске сборника «Следствие продолжается...».
Занимаясь делом Иванова, Кириллов отыскал бывшего писаря ГФП, который вспомнил, что отчество Иванова в действительности Спиридонович и что тот не был уроженцем Москвы, но до войны жил в столице, где его и призвали в Красную Армию. Через Дзержинский райвоенкомат города Москвы Кириллов выяснил, что Иванов является уроженцем Николаевской области Украины. Во все области Украины Василий Кириллович направил запросы. Спустя некоторое время пришел ответ из города Чистякова: Иванов проживает там, работает техноруком в артели инвалидов.
Было возбуждено уголовное дело, расследование по которому поручили мне. Прежде всего необходимо было собрать доказательства конкретной преступной деятельности Иванова. Удалось найти нескольких очевидцев, которые находились в доме, где произошло убийство красноармейцев. Они подробно рассказали о происшествии, опознали Иванова сначала по фотокарточке, а затем и лично.
Интересно, что наиболее исчерпывающие показания об этом убийстве дал очевидец - молодой человек, которому в ноябре 1941 года было всего пять лет. В момент допроса он был, конечно, уже взрослым. Естественно, если бы он был единственным свидетелем происшествия, то вряд ли его показания можно было бы положить в основу обвинения Иванова. Но в данном случае его рассказ полностью подтверждался показаниями других лиц. По словам очевидцев, командовал этой группой карателей Иванов, которого они знали как Мишку-пленного. Были собраны и другие доказательства, которые позволили ставить вопрос о привлечении Иванова к уголовной ответственности.
Вначале хотели ехать за Ивановым и доставлять в Псков. А потом решили рискнуть и вызвать повесткой: куда теперь денется, если даже надумает сбежать? И Иванов в точно назначенный ему день и час явился в Псков.
Нужно сказать, что такой способ доставления будущих обвиняемых на допрос в Псковском управлении КГБ практиковался довольно часто, хотя он был связан с большим риском. Ведь эти люди отлично представляли, что их может ожидать. Например, один из бывших карателей, приехав по повестке в Псков, в Управление не пошел, а тут же на вокзале покончил жизнь самоубийством, бросившись под поезд. Другой, получив повестку о явке на допрос, в Псков не поехал, а пошел на кладбище и там повесился.
Но Иванов ничего подобного не сделал и вовремя явился на допрос.
О дальнейших событиях журналист И.Панчишин сообщает так:
«Перед Кирилловым сидел уже изрядно постаревший, обрюзгший Мишка-пленный.
— Вот здесь вся ваша биография военных лет, - Кириллов указал собеседнику глазами на двухтомное пухлое розыскное дело, лежавшее перед ним.
Иванов запираться не стал, заговорил сразу».
Вот тут я с автором очерка никак не согласен. Во-первых, Кириллов, как оперативный работник, непосредственно с Ивановым не работал: это была моя обязанность. Во-вторых, как раз сразу-то Иванов и не заговорил.
Надзор за следствием по его делу осуществляла военная прокуратура Ленинградского военного округа, поскольку в момент перехода на сторону врага Иванов был военнослужащим. Санкцию на его арест мне довольно долго не давали, считая, что материалов для этого недостаточно. Так что месяца два он у меня числился подозреваемым. Поскольку статус подозреваемого в то время законом еще не был определен, я, посоветовавшись с военными прокурорами, решил рассматривать эту процессуальную фигуру как лицо, в отношении которого возбуждено уголовное дело. Другими словами, еще в 1959 году мы понимали термин «подозреваемый» так, как это изложено в пункте 1 статьи 52 ныне действующего УПК РФ.
И вот, пока Иванов числился подозреваемым, он сидел на допросах, погруженный в собственные мысли. Задашь ему вопрос - он молчит. Спрашиваешь: «Вы будете отвечать?» Он помолчит и спросит: «А о чем вы спрашивали?» Повторишь вопрос - он опять молчит.
О некоторых эпизодах он все-таки рассказывал, хотя давал им своеобразное истолкование. Например, заявлял, что в деревню Сухобоки он с Воронцовым и Сибиряковым отправился не по заданию немцев, а по просьбе местных жителей, так как жившие в деревне красноармейцы якобы обижали крестьян. Вот, дескать, они, как «три мушкетера», и явились туда, чтобы избавить население от бандитов.
Пришлось потратить довольно много времени и сил, чтобы опровергнуть его объяснения.
В частности, были получены показания, что сразу после убийства красноармейцев Иванов вместе с соучастниками отправился в соседнюю деревню, где арестовал советскую активистку Мусанникову, которая поддерживала связь с этими красноармейцами, намеревавшимися отыскать партизанский отряд. Мусанникову каратели отвезли в Пустошку, где она была казнена. Туда же они одновременно отвезли и раненного ими красноармейца, дальнейшую судьбу которого мне, к сожалению, выяснить не удалось. Иванов, впрочем, утверждал, что тот был отправлен в лагерь военнопленных.
Все эти обстоятельства на очной ставке с Ивановым привела сестра Мусанниковой. Ее показания были столь убедительны, что Иванов был вынужден с ними согласиться. Он признал, что убийство красноармейцев они осуществили по заданию ГФП.
После этого военный прокурор дал санкцию на арест Иванова. Арестованному было предъявлено обвинение в совершении измены Родине в форме перехода на сторону врага.
Признал Иванов и факт своего участия в аресте скрывавшегося на оккупированной территории бывшего начальника районного отдела НКВД Шалыгина. Получив сведения, что Шалыгин находится в одном из домов, каратели окружили строение. Иванов и его соучастники вошли в дом и обнаружили, что Шалыгин находится на печке. Чекист был вооружен гранатой, но каратели прикрылись детьми, находившимися в доме, поэтому Шалыгин метнуть гранату не решился, опасаясь, что погибнут дети. Иванов и другие каратели схватили Шалыгина, доставили его в Пустошку, где он был расстрелян немцами.
Следует сообщить, что в деле имелись показания одного из бывших сослуживцев Иванова по карательному отряду, который к тому времени уже отбыл наказание за измену Родине и проживал в Казахстане, в городе Джамбуле. На допросе бывший сослуживец Иванова пояснил, что во время немецкой оккупации Пустошкинского района Иванов принял участие в аресте бывшего районного прокурора. Возник вопрос: не путает ли что-то свидетель и не имеет ли он в виду арест Шалыгина. Я попытался вызвать свидетеля на допрос в Псков, но он был серьезно болен и приехать не смог. Я послал в Джамбул отдельное поручение с просьбой уточнить показания свидетеля. Он настаивал на своем. Пришлось начальнику Управления разрешить мне выезд на место для личного допроса свидетеля.
До Джамбула удобнее было добираться самолетом из Москвы с пересадкой в Ташкенте. Выяснил, что автобусом я попаду в Москву раньше, чем поездом, так как автобус выходил из Пскова вечером, а поезд - только на следующий день. Всю ночь трясся в автобусе. В Москве оформил авиабилет до Джамбула. Однако, прибыв в Ташкент, выяснил, что в Джамбуле из-за весеннего таяния снегов размыло аэродром. Поэтому в Джамбуле аэропорт не принимал. Пришлось лететь до ближайшего к Джамбулу аэропорта в Чимкент (ныне Шимкент), а оттуда, уже на поезде, ехать в Джамбул.
Там на допросе свидетеля я выяснил, что он действительно ошибался, называя бывшую должность арестованного Ивановым патриота. Речь шла о бывшем сотруднике правоохранительных органов, которого каратели обнаружили на печке в одном из домов, то есть о Шалыгине.
Таким образом, это противоречие в деле было устранено.
Конечно, некоторое изменение Ивановым своей позиции на следствии и согласие на дачу показаний вовсе не означало, что он был до конца правдивым. Некоторые эпизоды своей преступной деятельности он освещал по-иному.
Например, имелись показания, что в феврале 1942 года каратели обнаружили возле деревни Кривые Озерки блиндаж, в котором скрывалась группа оказавшихся в окружении красноармейцев. Обитатели блиндажа оказали яростное сопротивление. Иванов подполз к блиндажу и бросил в дымоход гранату. Красноармейцы при этом погибли. Иванов же на допросах утверждал, что он только стрелял по блиндажу, но гранату в дымоход бросил не он, а немецкий солдат. Пришлось изобличать Иванова показаниями его бывших сослуживцев.
В связи с приближением к Пустошке линии фронта немцы перевели Иванова служить дальше на Запад - на границу с Латвией, в поселок Идрицу Псковской области. Но здесь Иванов совершил кражу из немецкого склада, за что был арестован оккупационными властями и помещен в концлагерь. Оттуда он в 1945 году был освобожден союзными войсками и репатриирован в Советский Союз. При фильтрации свою службу у немцев он скрыл.
Военным трибуналом Ленинградского военного округа за измену Родине Иванов был приговорен к лишению свободы на длительный срок.
По второму делу, о котором я хочу рассказать, в качестве обвиняемого привлекался Плывч Сигизмунд Иосифович, который во время Великой Отечественной войны служил у немцев в полиции в городе Новосокольники.
Игорь Панчишин, автор очерка об этом деле, утверждает, что розыск этого изменника Родины производил лично я, причем весьма положительно отзывается об этой моей деятельности. Но розыском Плывча я не занимался, а только расследовал его уголовное дело. Розыском его занимались сначала сотрудники УКГБ по Великолукской области, а после упразднения этой области - работники Аппарата Уполномоченного Управления КГБ при Совете Министров СССР по Псковской области в городе Великие Луки. Было в то время такое подразделение в системе органов безопасности. Они-то и нашли изменника Родине.
Было известно, что Плывч, по происхождению поляк, до войны со своей семьей - отцом и матерью - проживал в городе Новосокольники. Когда город оккупировали немцы, он поступил к ним на службу в полицию, в так называемую «службу порядка» (OrdnungdienstОД), которая находилась в подчинении германской полевой жандармерии. Был вооружен. Тогда же, во время войны, он познакомился с жительницей того же города Антониной. Когда немцы под натиском советских войск стали отступать, Плывч вместе с ними уехал из Новосокольников. С собой он взял и Антонину. Сначала семья Плывчей остановилась в городе Себеже Псковской области, где Плывч и Антонина поженились. Затем вся семья вместе с немцами выехала на территорию Латвии. Там они остались и после ухода германских войск. В Латвии Плывч был призван в Советскую Армию.
В январе 1947 года Новосокольнический райотдел МГБ объявил его розыск, но потом были получены сведения, что Плывч погиб где-то в Германии, и 26 декабря 1947 года розыск был прекращен.
Однако в 1955 году УКГБ по Великолукской области были получены новые данные, которые побудили сотрудников Управления возобновить розыск Плывча.
В Латвии, в городе Краслава, была обнаружена Антонина Ивановна Плывч, 1922 года рождения. Выяснилось, что живет она с дочерью, работает, ведет себя скромно, получает пенсию за пропавшего без вести на фронте мужа.
Проверка показала, 10 июля 1954 года Антонина Плывч обращалась с заявлением в народный суд, где указала, что в 1943 году в городе Себеже вступила в брак с Сигизмундом Иосифовичем Плывчем, от которого имеет дочь. В 1945 году муж пропал без вести на фронте. Она просила суд установить факт смерти мужа. Такое решение суда необходимо ей для получения пенсии на ребенка. К заявлению А.И.Плывч приложила извещение военкомата №261 от 11 августа 1946 года, в котором сообщалось: «Красноармеец Плывч Сигизмунд Иосифович, уроженец г.Новосокольники Калининской области, в бою за социалистическую Родину пропал без вести 6.04.45г.».
Народный суд своим определением от 23 июля 1954 года признал Сигизмунда Иосифовича Плывча умершим в 1945 году. На основании этого документа вдове назначили пенсию.
Теперь в руках у чекистов появилась новая страница жизни Плывча - его служба в рядах Советской Армии. Выходило, что, скрыв свое преступное прошлое, бывший каратель и палач надел красноармейскую шинель и влился в ряды фронтовиков.
На запрос из Великих Лук пришел ответ из Даугавпилса: действительно, 1 августа 1944 года Сигизмунд Иосифович Плывч был призван в ряды Советской Армии и направлен для прохождения службы в воинскую часть полевая почта №28042.
Архив Министерства обороны подтвердил: «По книге учета рядового и сержантского состава 1278-го стрелкового полка значится красноармеец Плывч Сигизмунд Иосифович, уроженец Калининской области. Ранен 1.02.45г. Выбыл в медсанбат №473».
Принялись искать его следы в военно-медицинских архивах. И, надо сказать, сотрудники Архива военно-медицинских документов в Ленинграде подошли к выполнению запроса из Великих Лук весьма ответственно и добросовестно. Вот их ответ: «В книге учета раненых и больных медсанбата №473 Сигизмунда Плывча не значится. Значится Сергей Осипович Плавин, красноармеец 1278-го стрелкового полка, который 1.02.45г. получил сквозное пулевое ранение левого предплечья и правого бедра и со 2.02.45г. находился на лечении в медсанбате».
Плавин Сергей Осипович... Как будто бы совершенно другой человек. Но какое поразительное совпадение: ранен в тот же день, что и Плывч, служил в том же самом 1278-м стрелковом полку, поступил в тот же самый медсанбат.
По архивным документам чекисты проследили дальнейший жизненный путь рядового Плавина.
18 сентября 1945 года Сергей Осипович Плавин был назначен командиром орудия все в том же 1278-м стрелковом полку. Но ведь это уже после окончания войны. Выходит, красноармеец Плавин вылечился и пережил войну, а рядовой Плывч сгинул без вести еще в апреле все того же сорок пятого. Профессиональное чутье контрразведчиков побуждало идти дальше по следу этого человека: уж больно загадочным было то сообщение из медсанбата.
Как потом выяснилось, Плывч, попав после ранения в медсанбат, уничтожил свою красноармейскую книжку и выдал себя за Сергея Осиповича Плавина. С этим именем закончил в 1946 году службу в армии, под этой же личиной продолжал жить на «гражданке». Теперь по всесоюзному розыску искали уже не Плывча, а Плавина. Как было установлено, у Плывча была старшая сестра, которая до войны проживала в Новосибирске. Решили проверить, не ездил ли Плывч под фамилией Плавина повидаться с ней после демобилизации. Версия подтвердилась:
«Сергей Осипович Плавин с 6.06.46г. по 26.01.47г. работал в должности кладовщика в штабе Сибирского военного округа. Характеризовался на работе положительно».
«Сергей Осипович Плавин с 24.08.56г. по 15.05.57г. работал грузчиком в Новосибирской конторе Мясорыбторга. Отзывы положительные».
Адресное бюро Новосибирска сообщило, что в мае 1957 года С.О.Плавин выехал из этого города в Петропавловск-Камчатский.
Вскоре поступил ответ на запрос от камчатских коллег:
«С 22.09.57г. до настоящего времени С.О.Плавин работает буровым рабочим и грузчиком Камчатского геолого-разведывательного управления. Ему выносились благодарности, портрет помещен на Доску почета».
Из Петропавловска поступили фотографии С.О.Плавина. Провели опознание. Результат был однозначным: Плывч и Плавин - одно и то же лицо!
По окончании уголовного дела мы послали письмо в адрес руководства Архива военно-медицинских документов с ходатайством поощрить сотрудников, которые помогли разыскать опасного преступника.
И только после того, как розыскники убедились, что в Петропавловске проживает действительно Плывч, к делу подключился я. Изучив розыскные материалы, я пришел к выводу о необходимости возбуждения уголовного дела. Поскольку Плывч в момент перехода на сторону врага в Красной Армии не служил, надзор за производством следствия по его делу осуществляла прокуратура Псковской области.
Возбудив уголовное дело, я выехал в Новосокольники, чтобы устанавливать и допрашивать свидетелей. Некоторых, тех, кто проживал в других районах и городах, вызывал на допрос в Псков.
Новосокольники - довольно крупный железнодорожный узел на пересечении направлений от северной столицы - на юг и от Москвы - в Прибалтику. Здесь, как правило, осуществлялась смена локомотивных бригад. Чтобы машинисты и их помощники могли выспаться между рейсами, на станции для них были организованы комнаты отдыха. Вот сюда-то меня и поместили на ночлег, так как в городской гостинице мест не было.
Постепенно преступная деятельность Плывча выяснялась все более подробно.
Например, бывший сослуживец Плывча по «службе порядка» Цветков рассказал о следующем эпизоде.
Летом 1942 года в праздник Троицы командир группы «службы порядка» Романов пригласил своих сослуживцев в деревню Борок, где жили его родители. Вместе с ним в деревню Борок прибыли Цветков и Плывч.
Хозяева выставили на стол самогон, закуску. В застолье участвовал местный лесник по имени Семен. Когда стаканы с самогонкой пошли по второму кругу, лесник вдруг глянул в окно и хмыкнул:
— Вон разведка пошла...
— Какая там еще разведка? - вытянул шею в сторону окна командир группы Романов.
— Да глянь сам, - лесник кивнул в сторону окна. -Катька Кирсанова пошла. С партизанами, слышал, якшается.
Все трое полицейских, встав с мест, прильнули к окну.
По деревенской улице шла молодая, худенькая, светловолосая женщина.
— Это мы в айн момент проверим. - Романов потянулся к лавке, где лежал его автомат...
Екатерина Кирсанова вошла в дом к своей родственнице Матрене Кирсановой. Туда же вскоре ввалились трое пьяных полицейских - Романов, Цветков и Плывч. Цветков начал допрашивать Екатерину о ее связях с партизанами, но она заявила, что ничего ему не скажет. Пьяный Цветков выстрелил в нее из пистолета и ранил в плечо.
Оставив Екатерину в доме Матрены Кирсановой, полицейские пошли искать подводу, чтобы отвезти Екатерину в Новосокольники, в жандармерию. Воспользовавшись их отсутствием, раненая Екатерина ушла к себе домой в деревню Новоселки. Увидев, что Екатерины в доме Матрены Кирсановой нет, все трое полицейских отправились вслед за ней. Найдя Екатерину в ее доме, полицейские вытащили женщину на улицу, где Плывч выстрелом из автомата в голову убил ее.
— Конец котенку, гадить не будет, - глумливо прокомментировал он свой поступок. При этом, как сообщил Цветков, слова «конец» и «гадить» Плывч заменил их синонимами, заимствованными из ненормативной лексики.
По словам Цветкова, вначале они хотели отвезти Екатерину в Новосокольники. Но им надоело возиться с ней, да и разозлило ее упорство, поэтому Плывч убил ее на месте. Когда об убийстве доложили начальнику жандармерии Шульцу, тот их немного поругал: дескать, надо было привезти ее, хорошенько допросить, а потом уж казнить. Шульц еще говорил, что, по данным жандармерии, Екатерина Кирсанова действительно была связана с партизанами.
Романов вскоре был убит в бою с партизанами, а сам Цветков после войны был осужден за службу у немцев. Факт ранения Екатерины Кирсановой в то время вменялся ему в вину.
Свидетель Матрена Кирсанова подтвердила обстоятельства убийства Екатерины.
Допрошенная в качестве свидетеля, Ольга Костровская пояснила, что осенью 1941 года видела, как Плывч, вооруженный винтовкой, вместе с другими полицейскими конвоировал на расстрел группу советских патриотов, среди которых был ее знакомый Гусаков. Мать Гусакова, увидев сына, с криком бросилась к нему, но Плывч заорал на нее и оттолкнул винтовкой женщину. За зданием военкомата арестованных расстреляли.
Ольга Лазарева на допросе рассказала: «В ноябре сорок первого Плывч приехал в нашу деревню Боровинки и стал требовать от местного жителя Рудакова лошадей и подвод. Тот отнекивался, не хотел выходить из избы. Плывч пригрозил ему: не пойдешь - застрелю. Мать Рудакова кинулась к сыну, заслонила его. Плывч ударил ее прикладом в лицо, разбил до крови, а Рудакова вывел во двор и застрелил».
Как пояснил свидетель Константин Москалев, зимой сорок первого года он видел, как группу арестованных, среди которых был и его знакомый Дмитриев Александр, вели на расстрел. Увидев свидетеля, Дмитриев закричал: «Скажи моей маме, что...», но Плывч не дал ему договорить, ударил парня. Свидетель потом ходил на место расстрела и нашел слегка присыпанный снегом труп Дмитриева.
Свидетель Лукерья Богданова показала: «Летом сорок второго года немцы и полиция нарвались возле нашей деревни на мины, и несколько немцев погибло. Тогда каратели схватили Ефросинью Гвардину, у которой трое сыновей ушли к партизанам, и приказали ей идти по минному полю, а сами двинулись за ней следом. Когда поле кончилось, Плывч заявил Гвардиной: „Раз прошла без взрыва, значит, знаешь, где партизаны поставили мины», - и застрелил ее“.
На основании собранных доказательств прокурор Псковской области дал санкцию на арест Плывча.
Жену Плывча я решил допросить уже после его ареста, так как опасался, что ей известно его местонахождение и она сможет его предупредить об интересе, который проявляют к нему органы КГБ.
Начальник Управления для проведения ареста Плывча и предъявления ему обвинения решил направить меня в командировку в Петропавловск-Камчатский. Добираться туда я должен был на перекладных: до Москвы на поезде, затем самолетом до Хабаровска, а оттуда другим самолетом до Петропавловска. В Петропавловск и Хабаровск полетели шифротелеграммы о моем будущем приезде. Нужно отметить, что в то время ВЧ-связи с Петропавловском не было.
Я попросил начальника направить вместе со мной в Петропавловск еще хотя бы одного сотрудника, чтобы я имел возможность доставить арестованного прямо в Псков. Однако, как всегда, вопросы экономии государственных средств оказались важнее интересов расследования. Мне было дано указание доставить с помощью камчатских коллег арестованного самолетом в Хабаровск, а оттуда направить его этапом в Псков.
В Хабаровском аэропорту меня встретили коллеги, отвезли в Управление. Оно размещалось в солидном здании постройки 30-х годов XX века, в известной степени напоминавшем дом № 4 по Литейному проспекту в городе на Неве. Прошелся с товарищами по набережной Амура, полюбовался на течение этой великой реки, а также на «сопки Манчжурии», расположенные на правом берегу Амура. В Хабаровске тогда я впервые услышал об ухудшении отношений нашей страны с Китаем, что до этого руководством СССР не афишировалось.
В Хабаровске я не задержался и в тот же день вылетел в Петропавловск. И здесь, в аэропорту, меня встретили камчатские чекисты, отвезли в Управление. Здание меня весьма разочаровало, так как оно и размерами, и благоустройством весьма уступало не только хабаровскому, но и псковскому управлению. Даже удобства располагались во дворе. Я еще посочувствовал петропавловским товарищам, что им нелегко приходится в зимнее время. Но во время моего пребывания там, а это было в сентябре, климатические явления мне неудобств не создавали. Другое дело - разница в часовых поясах. Когда в Москве наступала полночь, по радио передавали Гимн Советского Союза, в Петропавловске было девять часов утра уже следующего дня.
Пора приступать к работе. К смене часовых поясов я так и не привык, поэтому во время пребывания на Камчатке, по существу, не спал, а провел я там около недели.
В Управлении по Камчатской области я узнал, что Плывч находится в командировке в районе, прибудет только на следующий день. Нужно было его ждать. На постой меня определили в «дом моряка», заведение, несколько напоминавшее комнаты отдыха локомотивных бригад в Новосокольниках.
Я прошелся немного по Петропавловску. Город состоял, по существу, из двух длинных улиц, движение по которым было одностороннее: по одной улице в одном направлении, по второй - в противоположном. Объяснялось это тем, что город располагается на довольно узком перешейке, зажатом между Авачинской губой и сопками.
В Петропавловске я тоже узнал кое-что для себя новое. Оказалось, что представители национальностей, проживающих на севере Евразии, как, впрочем, и североамериканские индейцы, генетически предрасположены к алкоголизму. Поэтому для них в Камчатской, Магаданской и других северных областях установлен «сухой закон». Спиртные напитки в магазинах Петропавловска были представлены в изобилии, однако корякам их не продавали. Правда, как сообщили мне коллеги, это мало помогало, так как местное население употребляло любые спиртосодержащие жидкости, вещества, содержащие эфир, например зубную пасту, а также изготавливало одуряющий напиток из мухоморов.
Ha следующий день, если не ошибаюсь, это было 12 сентября 1960 года, Плывч вернулся из командировки, и его доставили ко мне в Управление. Я объявил ему об аресте и допросил его.
Плывч признал, что живет под вымышленной фамилией, что во время войны служил у немцев в полиции, занимался карательной деятельностью.
Плывчу было предъявлено обвинение в измене Родине в форме перехода на сторону врага. Виновным он себя признал, но особых подробностей о своей карательной деятельности не сообщал.
Он подробно и многословно рассказывал о том, как ему вначале выдали трофейное обмундирование - чьи-то обноски - и лишь потом только форму: френч, бриджи, шинель. А вот на сапоги и шапку немцы пожадничали, пришлось носить свои. Платили ему всего 35 марок в месяц.
Относительно конкретной карательной деятельности он признал, что участвовал в убийстве старосты деревни Пингерево Малашенкова.
— Жандармерия заподозрила его в связи с партизанами, - рассказывал Плывч. Приказала доставить его в Новосокольники. По дороге, однако, мы с Киселевым убили Малашенкова.
Плывч утверждал, что Малашенков был застрелен ими при попытке к бегству, однако, так ли обстояло дело или был выполнен приказ жандармерии - расстрелять неблагонадежного старосту, - установить не удалось.
— Все равно его живым немцы не выпустили бы, да еще и пытали бы, - пытался найти смягчающие обстоятельства Плывч, представляя дело так, что они с Киселевым избавили старосту от худшей участи.
Нужно было возвращаться к месту службы.
Тут выяснилось, что руководство Камчатского управления заботится об экономии государственных средств ничуть не меньше, чем их коллеги в Пскове. Мне помогли доставить Плывча в аэропорт, посадили в самолет, а дальше предоставили мне конвоировать арестованного одному. Хорошо еще, что тем же рейсом летели матросы Тихоокеанского флота. Я установил с ними доверительные отношения, и они согласились помочь мне в случае какой-либо нештатной ситуации. Я несколько опасался за свое самочувствие, поскольку, как уже отмечал, в Петропавловске я, по существу, не спал, очень утомился, и состояние у меня было неважное. Правда, все обошлось, и вмешательство моряков не потребовалось.
В хабаровском аэропорту меня встретили двое сотрудников местного Управления. На автомашине нас с Плывчем отвезли в следственный изолятор, где я сдал заключенного, его личное дело, а также постановление о его этапировании в Псков. Меня заверили, что заключенного отправят по месту назначения в самое ближайшее время.
В Хабаровске я задерживаться не стал, так как, с одной стороны, был утомлен, а с другой - срок моей командировки подходил к концу. В тот же день я вылетел в Москву, а оттуда поездом последовал в Псков.
Теперь можно было допросить и жену Плывча. Я выехал в Латвию, но, к стыду своему, должен признаться, что в этот раз проявил невнимательность. Дело в том, что в Латвии имеются два городка со сходными названиями: Краслава и Карсава. Антонина Плывч жила в Краславе, а я поехал в Карсаву, расположенную на границе с Псковской областью. Прибыв туда и разобравшись с обстановкой, я понял, что приехал не в тот город. Нужно было выходить из создавшегося положения. Из Карсавы автобусом я поехал в ближайший крупный город Резекне, где в книжном магазине приобрел карту Латвии, нашел на ней Краславу и проложил туда маршрут. Во всяком случае, к вечеру я был уже на месте.
Краслава - красивый городок с большим парком. Только мне, как всегда, было не до достопримечательностей: нужно было допрашивать свидетельницу Антонину Плывч.
Допросил я ее на следующее утро. Игорь Панчишин в своем очерке сообщает, что допрос был произведен 22 сентября 1960 года. По-видимому, так оно и было.
Антонина рассказала, что познакомилась с Сигизмундом в 1942 году в Новосокольниках. О его деятельности ей было известно только, что Плывч служит у немцев, видела у него оружие, но о его карательной деятельности ей ничего не известно. В 1943 году, когда немцы стали отходить на запад, Сигизмунд уехал в Себеж, взял и ее с собой, там они и поженились. В 1944 году они оказались в Прибалтике. Когда туда пришли советские войска, мужа мобилизовали и отправили на фронт. Сигизмунд прислал из армии всего три письма, одно было из госпиталя. В одном из писем, последнем, повел разговор о том, что она может считать себя свободной и может создать новую семью. Потом связь с мужем оборвалась. После этого она получила извещение: пропал без вести. Больше она о Плывче ничего не знает.
И. Панчишин в своем очерке приводит следующий диалог, который якобы состояла у меня с женой предателя:
«—А что, вы считаете, что он жив? - в вопросе женщины угадывались неподдельный страх и надежда.
—Мы этого пока не знаем, - вполне искренне ответил Рябчук».
Этот пассаж следует отнести на счет воображения очеркиста. В протоколе допроса Антонины Плывч ничего подобного нет. Ни со мной, ни с Антониной по этому поводу И. Панчишин не беседовал. Да и не мог я «вполне искренне» сказать ей, что не знаю, жив ли ее муж: ведь я всего за несколько дней до этого арестовал его и был прекрасно осведомлен, что в момент допроса он следует на запад по транссибирской магистрали в «столыпинском» вагоне. Да и лгать мне ей было совершенно ни к чему.
Спустя некоторое время Плывча доставили в Псков, и я вновь приступил к его допросам.
К сожалению, мои предчувствия, что длительное этапирование Плывча отрицательно скажется на ходе расследования, полностью подтвердились. На первом же допросе в Псковском управлении обвиняемый заявил, что на допросах в Петропавловске он рассказал все, что помнит о своей службе у немцев, а больше ничего добавить не может. Так сказать, у него якобы развилась выборочная амнезия в отношении карательной деятельности, хотя в Петропавловске он на плохую память не жаловался. Чем объяснялась такое его поведение на следствии, сказать трудно. То ли попутчики во время этапирования присоветовали, то ли сам до этого додумался.
Во всяком случае, занятая обвиняемым позиция потребовала проведения многочисленных очных ставок. Поскольку большинство свидетелей проживали в Новосокольническом районе, пришлось везти арестованного туда через всю область с северо-запада на юго-восток.
На некоторых очных ставках Плывч «вспоминал» эпизоды своей преступной деятельности. Так произошло, например, на очной ставке с Матреной Кирсановой: Плывч вынужден был признать, что убил Екатерину Кирсанову.
Вызванный из другой области отбывший наказание за измену Родине Удалов изобличил Плывча на очной ставке в убийстве Шаповалова, старосты деревни Володьково. Шаповалов был убит Плывчем при таких же обстоятельствах, что и Малашенков.
В большинстве же случаев на очных ставках обвиняемый заявлял, что ничего не помнит, но раз свидетель о чем-то говорит, то он не может отрицать такие показания.
24—25 января 1961 года коллегия по уголовным делам Псковского областного суда под председательством И.П.Кондратьева с участием государственного обвинителя И.А.Грачева и адвоката Н.А.Аленгоз рассмотрела в открытом судебном заседании в городе Новосокольники уголовное дело по обвинению Плывча (он же Плавин). За измену Родине, активную карательную деятельность, убийство советских граждан Плывч был приговорен к 15 годам лишения свободы. Одновременно суд вошел с представлением в Президиум Верховного Совета СССР о лишении Плывча медали «За победу над Германией».
Вспоминается еще такой эпизод, который мне рассказал во время моей работы по делу Плывча тогдашний Уполномоченный УКГБ в Великих Луках подполковник Павлов. По его словам, случай произошел где-то в августе или сентябре 1941 года, когда немцы уже довольно близко подступили к городу Калинину (ныне Тверь). Павлов в то время служил в Калининском управлении НКВД (тогда органы государственной безопасности были объединены с органами внутренних дел).
Однажды к нему привели неизвестного, не имеющего документов, который вел себя как глухонемой. Поскольку Тверь в то время находилась в прифронтовой полосе, немцы часто забрасывали туда своих лазутчиков. Бывали случаи, когда немецкие агенты выдавали себя за глухонемых, чтобы, с одной стороны, вызвать сочувствие у местного населения, а с другой - скрыть акцент в речи, поскольку нередко они являлись немцами по национальности.
Павлов довольно долго возился с задержанным, причем что-то в его поведении все время казалось ему подозрительным. Тот ничего не говорил, мычал, делал какие-то непонятные жесты.
Наконец, Павлов (он был тогда еще молодым, неопытным чекистом) не выдержал и ударил допрашиваемого по пальцам ребром линейки, которую держал в руке.
Совершенно неожиданно для него задержанный заговорил:
— Что ты дерешься? - вскрикнул он.
— А что ты молчишь? - немедленно откликнулся Павлов.
— А что говорить-то? - быстро проговорил подозреваемый, после чего он опять замолчал.
Надо сказать, что местоимение «что» оба собеседника заменяли нецензурным эквивалентом.
О состоявшемся «диалоге» Павлов доложил по команде. Решили провести экспертизу, чтобы уточнить, является ли задержанный в действительности глухонемым. Эксперты оказались профессионалами невысокого класса и пошли по линии наименьшего сопротивления: дали подозреваемому водки и стали наблюдать за его поведением. Тот, приняв порцию алкоголя, начал распевать в камере песни.
— Симулянт! - безапелляционно заявили эксперты.
Между тем проверка задержанного продолжалась. В конце концов выяснилось, что тот является жителем соседнего района, он на самом деле глухонемой. Более опытные специалисты пришли к выводу, что вообще-то глухонемые способны говорить, однако в мозгу у них присутствует некий механизм, который блокирует возможность связной речи. В данном конкретном случае резкая боль, а затем алкоголь сняли на время эту блокаду, но когда действие этих факторов закончилось, глухонемота к нему вернулась.
— Все следует проверять! - закончил Павлов свой рассказ.
