Владимир Гусев. Нужна ли России сильная служба безопасности?
Глава 11. История падения
(Васкелово. Ноябрь 1983 г.)
Михаил Петрович Годес любил выйти по первому тонкому ледку лемболовского озера потягать окушков. В эту зиму лед стал поздно, но он решил рискнуть, попытать рыбацкое счастье. На дачу он приехал в пятницу вечером. Хорошенько ее протопил. В печке весело потрескивали дрова, запах леса, дыма постепенно вместе с теплом вытеснили тот нежилой дух, что всегда приходил на дачу, когда в доме долго никто не появлялся. Михаил Петрович приготовил снасти, выпил настоечки из черноплодной рябины, по приготовлению которой был большой дока, и прилег на диван, поджидая, пока дрова прогорят и исчезнут голубенькие язычки угарного газа.
Сон, однако, не приходил. Надежда на то, что поездка развеет охватившее его безотчетное чувство страха, не оправдалась. Он по-животному чуял опасность. Это был не страх одиночества, не страх темноты. Нет, шорохи пустого дома и темнота ночи не пугали и не тяготили его. А между тем, каждой клеточкой своего тела он ощущал нависшую над ним опасность. Он не был знаком с парапсихологией и довольно скептически относился к подобного рода изысканиям, иначе бы нашел объяснение , почему, начиная с сентября, он вдруг стал чувствовать, будто над ним занесен меч.
В сентябре хорошо отлаженная машина западной разведки дала сбой. Михаил Петрович не знал о провале Сведеборга, он только не нашел предусмотренной инструкциями отметки о закладке тайника, которую кто-то неизвестный ему должен был нарисовать неподалеку от его дома на фонарном столбе. И хотя те же инструкции на сей счет ясно говорили, что связи может не быть, что всегда предусмотрены запасные варианты, но себе Михаил Петрович признался, что после срыва очередной связной операции он впал в панику.
Именно эта паника подтолкнула его к форсированию вопроса о выезде. А подсознательно он понимал, что если вдруг произошел срыв, то у него осталось не так уж много времени.
Он лежал в темноте, мысли лезли в голову невеселые - о том, что если бы не шорох мышей, то можно считать себя в склепе и тому подобное. Ворочаясь с боку на бок, он мысленно "прокручивал" свою жизнь словно на мониторе видеомагнитофона, все свои 56 лет. Здесь, наедине только с самим собой, он позволял себе быть искренним, вернее, почти искренним. Как и всякий человек, психологически он оставлял себе "отходную", оправдание. Он откровенно сожалел, что вляпался в эту историю: ему ли заниматься шпионажем? В его то годы, с его положением, взглядами на жизнь - что толкнуло его на столь необдуманные поступки?
Как ни странно, но Михаил Петрович не питал ненависти к Советской власти за то, что, она, эта власть, с самых его юных лет приложилась к нему тяжелым камнем, испортила начало жизни. Нет, может, благодаря такому началу, такому нетепличному воспитанию он и научился сопротивляться, оказался сильнее обстоятельств, прошел сквозь невзгоды и теперь только себе самому был обязан тем, что стал доктором наук, еще не так давно - замзавом лабораторией крупнейшего, авторитетнейшего в стране и в мире института. Его имя известно в кругах специалистов, у него высокий показатель цитирования. Михаила Петровича считают любимым учеником одного из первых советских академиков. И действительно, старик бескорыстно вложил в него, как и в десяток других своих учеников, и свои знания и свою любовь к науке. Он учил их служению Отечеству, хотя само Отечество иногда довольно сурово обходилось с их наукой.
Известность была, любимая работа была – кому-кому, а ему-то грех жаловаться. Он сделал немало. Правда, с возрастом он чувствовал, что на пятки ему наступают молодые коллеги, но, когда в верхних этажах государства преклонный возраст не есть «криминал», то и ему можно жить спокойно. По крайней мере, он рассчитывал еще лет на десять-пятнадцать активной деятельности, благо, здоровье позволяло.
Материальная сторона? Нет, он жил, пожалуй, получше многих своих сверстников. Плюс поездки за границу. Для большинства оборонщиков это была редкость, но ему и здесь повезло, он трудился «на стыке», поэтому его скрепя сердце нет-нет да и выпускали. Поездки позволяли решить многие финансовые проблемы, за его лекции хорошо платили - ведь он представлял школу мирового значения.
Не совсем удачно сложилась его жизнь в личном плане, жены у него долго не задерживались. Третий брак с Ниной, бывшей манекенщицей, он теперь тоже не назвал бы удачным. Его обидело ее упорное нежелание разделить с ними судьбу эмигранта. Впрочем, он подозревал, что у нее есть в Союзе хорошая ему замена, так что его выезд мог легко решить Нинины проблемы. Однако комплексов по этому поводу Михаил Петрович не испытывал, принадлежа к тому типу мужчин, которые считают вторую половину человечества лишь необходимым физиологическим придатоком. Любимым анекдотом Михаила Петровича на данную тему был о том, что Господь создал Еву из ребра Адама потому, что это единственная кость в человеческом организме, начисто лишенная мозга.
Он не находил ответа на вопрос, что же заставило его на склоне лет пойти на столь страшный риск? Просто ли потребность обеспечить спокойную жизнь на западе, спокойную, то есть материально обеспеченную. Неужели он пошел на занятие шпионажем, - а он прекрасно знал, что именно так называется то, чем он занимается последние два года во всех уголовных уложениях мира, - неужели он пошел на это из меркантильных соображений? Нет! Эта мысль Михаилу Петровичу не нравилась и он ее с возмущением отвергал, считал себя выше этого. Да нет же, все сильнее, важнее, он простой русский патриот, чем он хуже известного академика? Он человек государственный , ему обидно за прозябание русского народа, он выходец и дворянского рода...
Тут Михаил Петрович прервал свои размышления, вспомнив, что начинает сам себе излагать легенду, сочиненную вместе со специалистами с той стороны. Ухмыльнувшись, он оценил качество их работы: ишь ты, сам начинаю верить во все это...
А начиналось-то все на редкость обыденно. В 1980 году, когда в Москве шла Олимпиада, его по старой памяти попросили принять участие в приеме одной группы иностранных коллег, поскольку всех сотрудников иностранного отдела откомандировали в распоряжение олимпийцев, а Москва, как всегда, на выходные подбросила группу в Питер. Михаил Петрович не стал отказываться. Не столько потому, что не хотел ссориться с иностранным отделом (он хорошо знал, кто может стоять за этой просьбой), но скорее потому, что давно не практиковался в языках, а живое общение всегда помогало быстро восстановить утраченные нравыки.
Группа оказалась легкой на подъем, а Михаил Петрович еще не забыл молодость и исполнял обязанности гида великолепно. Из серьезных ученых он знал в группе только Тадеуша Кромми, с которым познакомился года два назад в Копенгагене на одном из симпозиумов. Они быстро узнали друг друга и не удивительно, что вечером, когда группа отправилась на отдых, Михаил Петрович и Тадеуш очутились вместе за столиком в "Европе", а бутылочка шампанского привела их в хорошее расположение духа и настроила на лирический лад. Воспоминания, слово за слово, разговорились об общих знакомых и Тадеуш, игриво погрозив Михаилу Петровичу пальчиком, передал привет от Фатимы Залевской.
Тогда под влиянием то ли усталости, то ли шампанского, но Михаил Петрович не обратил внимание на слишком уж многочисленные познания Кромми в интимной стороне его знакомства, о котором Михаил Петрович и сегодня, ворочаясь в темноте своей дачи, вспоминал с удовольствием, ему просто было по-настоящему приятно. Так он незаметно и заснул, отбросив мысли и о своих проблемах, и о маленьком приборчике, который остался в его квартире и был настроен на прием сообщения из разведцентра в Мюнхене, и о надеждах получить от этой связи разъяснения своим страхам и о многом, многом другом...