Владимир Гусев. Нужна ли России сильная служба безопасности?

Глава 11. История падения
(Васкелово. Ноябрь 1983 г.)

Михаил Петрович Годес любил выйти по первому тонкому ледку лем­боловского озера потягать окушков. В эту зиму лед стал поздно, но он решил рискнуть, попытать рыбацкое счастье. На дачу он приехал в пятницу вечером. Хорошенько ее протопил. В печке весело потрескивали дрова, запах леса, дыма постепенно вместе с теплом вытеснили тот нежилой дух, что всегда приходил на дачу, когда в доме долго никто не появлялся. Михаил Петрович приго­товил снасти, выпил настоечки из черноплодной рябины, по при­готовлению которой был большой дока, и прилег на диван, поджидая, пока дрова прогорят и исчезнут голубенькие язычки угарного газа.

Сон, однако, не приходил. Надежда на то, что поездка разве­ет охватившее его безотчетное чувство страха, не оправда­лась. Он по-животному чуял опасность. Это был не страх одино­чества, не страх темноты. Нет, шорохи пустого дома и темнота ночи не пугали и не тяготили его. А между тем, каждой клеточ­кой своего тела он ощущал нависшую над ним опасность. Он не был знаком с парапсихологией и довольно скептически относился к подобного рода изысканиям, иначе бы нашел объяснение , почему, начиная с сентября, он вдруг стал чувствовать, будто над ним занесен меч.

В сентябре хорошо отлаженная машина западной разведки да­ла сбой. Михаил Петрович не знал о провале Сведеборга, он только не нашел предусмотренной инструкциями отметки о закладке тай­ника, которую кто-то неизвестный ему должен был нарисовать не­подалеку от его дома на фонарном столбе. И хотя те же инструкции на сей счет ясно говорили, что связи может не быть, что всегда предусмотрены запасные варианты, но себе Михаил Петро­вич признался, что после срыва очередной связной операции он впал в панику.

Именно эта паника подтолкнула его к форсиро­ванию вопроса о выезде. А подсознательно он понимал, что если вдруг произошел срыв, то у него осталось не так уж много вре­мени.

Он лежал в темноте, мысли лезли в голову невеселые - о том, что если бы не шорох мышей, то можно считать себя в скле­пе и тому подобное. Ворочаясь с боку на бок, он мысленно "прок­ручивал" свою жизнь словно на мониторе видеомагнитофона, все свои 56 лет. Здесь, наедине только с самим собой, он позволял себе быть искренним, вернее, почти искренним. Как и всякий человек, психологически он оставлял себе "отходную", оправдание. Он отк­ровенно сожалел, что вляпался в эту историю: ему ли зани­маться шпионажем? В его то годы, с его положением, взглядами на жизнь - что толкнуло его на столь необдуманные поступки?

Как ни странно, но Михаил Петрович не пи­тал ненависти к Советской власти за то, что, она, эта власть, с самых его юных лет приложилась к нему тяжелым камнем, испортила начало жизни. Нет, может, благодаря такому началу, такому нетепличному воспитанию он и научился сопротив­ляться, оказался сильнее обстоятельств, прошел сквозь невзгоды и теперь только себе самому был обязан тем, что стал доктором наук, еще не так давно - замзавом лабораторией крупней­шего, авторитетнейшего в стране и в мире института. Его имя известно в кругах специалистов, у него высокий показатель ци­тирования. Михаила Петровича считают любимым учеником одного из первых советских академиков. И действительно, старик беско­рыстно вложил в него, как и в десяток других своих учеников, и свои знания и свою любовь к науке. Он учил их служению Отечеству, хотя само Отечество иногда довольно сурово обходилось с их наукой.

Известность была, любимая работа была – кому-кому, а ему-то грех жаловаться. Он сделал немало. Правда, с возрастом он чувствовал, что на пятки ему наступают молодые колле­ги, но, когда в верхних этажах государства преклонный возраст не есть «криминал», то и ему можно жить спокойно. По крайней ме­ре, он рассчитывал еще лет на десять-пятнадцать активной деятельности, благо, здоровье позволяло.

Материальная сторона? Нет, он жил, пожалуй, получше многих своих сверстников. Плюс поездки за границу. Для большинства оборонщиков это была редкость, но ему и здесь повезло, он тру­дился «на стыке», поэтому его скрепя сердце нет-нет да и выпускали. По­ездки позволяли решить многие финансовые проблемы, за его лекции хорошо платили - ведь он представлял школу мирового значения.

Не совсем удачно сложилась его жизнь в личном плане, жены у него долго не задерживались. Третий брак с Ниной, бывшей ма­некенщицей, он теперь тоже не назвал бы удачным. Его обидело ее упорное нежелание разделить с ними судьбу эмигранта. Впро­чем, он подозревал, что у нее есть в Союзе хорошая ему замена, так что его выезд мог легко решить Нинины проблемы. Однако комплексов по этому поводу Михаил Петрович не испытывал, принадлежа к тому типу мужчин, которые считают вторую по­ловину человечества лишь необходимым физиологическим придато­ком. Любимым анекдотом Михаила Петровича на данную тему был о том, что Господь создал Еву из ребра Адама потому, что это единственная кость в человеческом организме, начисто лишенная мозга.

Он не находил ответа на вопрос, что же заставило его на склоне лет пойти на столь страшный риск? Просто ли потребность обеспечить спокойную жизнь на западе, спокойную, то есть материально обеспеченную. Неужели он пошел на занятие шпиона­жем, - а он прекрасно знал, что именно так называется то, чем он занимается последние два года во всех уголовных уложениях мира, - не­ужели он пошел на это из меркантильных соображений? Нет! Эта мысль Михаилу Петровичу не нравилась и он ее с возмущением от­вергал, считал себя выше этого. Да нет же, все сильнее, важнее, он простой русский патриот, чем он хуже известного академика? Он человек государственный , ему обидно за прозябание русского народа, он выходец и дворянского рода...

Тут Михаил Петрович прервал свои размышления, вспомнив, что начинает сам себе излагать легенду, сочиненную вместе со специалистами с той стороны. Ухмыльнувшись, он оценил качество их работы: ишь ты, сам начинаю верить во все это...

А начиналось-то все на редкость обыденно. В 1980 году, когда в Москве шла Олимпиада, его по старой па­мяти попросили принять участие в приеме одной группы иностран­ных коллег, поскольку всех сотрудников иностранного отдела откомандировали в распоряжение олимпийцев, а Москва, как всегда, на выходные подбросила группу в Питер. Михаил Петрович не стал отказываться. Не столько потому, что не хотел ссориться с иностранным отделом (он хорошо знал, кто может стоять за этой просьбой), но скорее потому, что давно не практиковался в языках, а живое общение всегда помогало быстро восстановить утраченные нравыки.

Группа оказалась легкой на подъем, а Михаил Петрович еще не забыл молодость и исполнял обязанности гида великолепно. Из серьезных ученых он знал в группе только Тадеуша Кромми, с которым познакомился года два назад в Копенгагене на одном из симпозиумов. Они быстро узнали друг друга и не удивительно, что вечером, когда группа отправилась на отдых, Михаил Петрович и Тадеуш очутились вместе за столиком в "Европе", а бутылочка шампанско­го привела их в хорошее расположение духа и настроила на лири­ческий лад. Воспоминания, слово за слово, разговорились об об­щих знакомых и Тадеуш, игриво погрозив Михаилу Петровичу паль­чиком, передал привет от Фатимы Залевской.

Тогда под влиянием то ли усталости, то ли шампанского, но Михаил Петрович не обратил внимание на слишком уж многочислен­ные познания Кромми в интимной стороне его знакомства, о кото­ром Михаил Петрович и сегодня, ворочаясь в темноте своей дачи, вспоминал с удовольствием, ему просто было по-настоящему приятно. Так он не­заметно и заснул, отбросив мысли и о своих проблемах, и о ма­леньком приборчике, который остался в его квартире и был наст­роен на прием сообщения из разведцентра в Мюнхене, и о надеждах получить от этой связи разъяснения своим страхам и о мно­гом, многом другом...